|
|
Часть вторая.
Прощальный полет баклана. Как закалялась сталь
" У
моряка нет трудного или легкого пути-
у моряка есть только славный путь!"
( Нахимов П.С.)
Все когда- нибудь происходит в первый раз и запоминается навсегда: женщина
впервые рожает, ребенок впервые встает на ноги, первоклассник получает
первую двойку, мужчина впервые разводится. Моряк тоже помнит, когда
впервые выходит в море. Как я уходил в первую свою автономку, не забуду
никогда. Поверьте, эта история того стоит, и достойна своего времени!
Первый год лейтенантства, не в пример другим моим сокурсникам с первых
дней загрузившихся на корабли, прошел практически на берегу. Если не
считать единственного выхода в море на трое суток, в первый- же день
пребывания на Севере. Тогда узнав, что я служу от силы четвертый час, меня
посадили на пультовской топчан, и строго-настрого попросили руками ничего
не трогать, и все трое суток я с ужасом рассматривал сотни мигающих
лампочек на мнемосхемах. После, почти целый год возможности вспенить моря
мне не представилось. Второй экипаж ракетного подводного крейсера
стратегического назначения "К- …", в который занес меня кадровый вихрь,
раньше морячил часто и успешно. Но с уходом корабля в средний ремонт в
Северодвинск, экипаж постепенно развалился на части, и был разобран по
другим кораблям, а по сути представлял из себя отстойник списанных и
больных. О походах в море подзабыли, и не жалели. Ко всему прочему, уже в
ноябре, нас отправляли на завод, менять первый экипаж, месяцев эдак, на
шесть. "Северный Париж" кроме стандартных соблазнов, манил еще слухом о
назначении нашего экипажа техническим. Для непосвященных: служить в
Двинске, получить постоянные квартиры (тогда их еще давали), в море не
ходить, а коротко: получить все преимущества берегового существования, о
которых мечтают все подводники прослужившие более трех лет. Среди офицеров
и мичманов шло брожение, обстановка расхолаживала. В тот год к нам пришел
всего один молодой лейтенант- я, и общая расслабуха офицерского состава в
ожидании береговых привилегий, как- то не так сказалась на моем
становлении. Большая часть офицерства хлопала по плечу, советовала не
ломать голову, зачеты по специальности пустить побоку, мол, все одно
служить на заводе и тому подобное. Непосредственные начальники, механик и
комдив бурчали о сдаче зачетов, учебе, устройстве корабля, но как- то
неубедительно, и совершенно ненастойчиво. Скорее автоматически, по
привычке, всеобщая безмятежность охватила и их. Да и по моему, они
понимали, что изучать корабль без корабля, сидя на берегу- полнейший
абсурд. И не напирали. Все прошло по плану. Выехав железнодорожным обозом
в Двинск, мы просидели там, среди сварки и ржавчины до апреля. Успешно
вернулись в Гаджиево. Пережили смену командира. Так же успешно через две
недели срулили в учебный центр в Палдиски. В краю горячих эстонских
парней, мы застряли почти на три месяца, попутно с учебой выкрасив и
отремонтировав все вокруг. Новый командир фанатично стремился в море, мы
не очень, но его должностной энтузиазм "заражал" деятельностью и нас,
приходилось скрипеть, но возвращаться к реальной жизни. А посему, после
Палдиски завертелась кутерьма: экипаж передали из одной дивизии в другую,
мы с ходу запрыгнули на корабль, выходы в море чередовались со сдачами и
приемами корабля. Неделя моря, неделя берега и камбузных нарядов. К
годовщине своей службы, я, тем не менее наплавал чуть более месяца, тогда
как мои одногодки готовились кто во вторую, а кто и в третью автономку.
Потом- то я их нагнал, а тогда… В один из перерывов между сдачами и
приемами корабля, я осуществил воссоединение с семьей. Уезжая на Север, я
оставил жену на четвертом месяце беременности дома, в Севастополе, и за
год виделся два раза. Сначала когда родился сын, потом на майские
праздники вырвался на несколько дней из Палдиски. Одинокая жизнь порядком
поднадоела, да и мужской организм требовал женского присутствия. Встретив
некоторое сопротивление семейства жены, я не без труда выписал супругу с
дитем в Гаджиево. Благо, хотя у меня еще и не было квартиры, но друг
детства оставил мне свою, на пару лет, с мебелью, и остальными
причиндалами, уезжая сам в Северодвинск.
Все складывалось как нельзя лучше. Семья рядом, служба сносная, все путем!
Но флот не был бы флотом, без всевозможных каверзных изюминок. Заступив в
один из вечеров дежурить в исключительно лейтенантский наряд на камбуз, я
неожиданно утром был заменен. Прилетел такой же лейтенант Скамейкин,
отобрал халат и повязку, и сказал, что меня срочно вызывают в казарму. В
казарме командир строго и конкретно указал: в море на трое суток с
экипажем Тимоненко, стрельба торпедой с якоря, у них заболел управленец.
Туда и обратно. Отход в 20.30 из Оленьей губы. Сейчас домой, собраться,
отдохнуть, обняться с женой, и в 19.00 на "скотовозе" убыть в Оленью.
Понять дальнейшее невозможно, не понимая что, есть "скотовоз"? Это песня!
Военно-транспортная. Как показывает практика, высшие и высокие чины из
флотского командования , хотя и растут со всеми из одного огорода, все
остальное офицерство, а тем паче мичманов почитают за быдло. Грубо, но
верно. Поэтому для передвижения личного состава между базами ( а от
Гаджиево до Оленьей губы примерно 17 километров), утром и вечером идут
машины, бортовые "Камазы". А теперь представьте: как называть транспортное
средство, если в январе месяце, на сто человек дают два "Камаза" под
брезентовым тентом. Думаю, "скотовоз"- это еще мягко! Так и едет народ со
службы и на нее: впереди беленький автобус "Пазик"- для белокостенного
штаба, а за ним два- три раздувшихся "скотовоза" с прочими плебеями.
Правды ради скажу, что где-то к концу 80-х "скотовозы" заменили на
"Камазы" с кунгами. Там конечно потеплее, но и людей вмещается в два раза
меньше, то есть давка покрепче.
Вот на таком транспорте мне и надо было убыть в Оленью губу. На мое
счастье подавляющая масса подводников живет в Гаджиево, отчего обратно в
Оленью машины идут полупустые, почти порожняком. Как образцовый и
исполнительный военный я с блеском выполнил приказания командира:
отдохнул, поспал, облобзал жену и сына и без десяти семь стоял у места
посадки, около поста ВАИ. По какой- то прихоти судьбы подогнали кунги (в
ту пору редкость), народа было немного, вбрасывания не случилось. Все
чинно расселись и поехали. Через полчаса были на месте. Маленький нюанс:
открыв дверь кунга можно просто выпрыгнуть на остановке, а можно вставить
специальный железный трапик в два паза, спуститься цивильно и с
достоинством. Вот это самое достоинство меня и подвело! Сидел я крайним у
двери, остановились, подхватил я этот цельносваренный трап и вставил в
пазы. Но в один не попал, и не заметил. Встал на него и начал спускаться.
Меня одного , он скорее всего выдержал бы, но на беду сразу за мной на
него встал семипудовый, кровь с молоком мичман. Трапик сник, хрустнул и
обломился. В итоге, на моей правой ноге, точнее на ее лодыжке оказались:
злополучный трап плюс веселящийся от неожиданного падения монументальный
мичман. Больно было, не описать. Выползя из под мичмана, я прыгал минут
пять, подвывая и похрюкивая. Постепенно боль притупилась, но на ногу можно
было наступить только чисто условно. Путем подскоков, подскакиваний, и
подвываний , я кое- как добрался до пирса. Доложился по "Каштану" о
прибытии, и на одних руках спустился вниз. В центральный пост , хочешь-не
хочешь, заходить надо. Командиру представиться. Тут мне сразу не
понравилось. Командир, кавторанг Тимоненко ,будущий адмирал и комдив и
вместе с старпом Светляковым моим будущим командиром , и разносили в пух и
прах какого- то мичмана. Старпом визжалкак заведенный , командир угрюмо
кидал резкие, рубящие фразы. Меня мимоходом оприходовали, выслушали и
отправили к командиру дивизиона. Получив каюту, шконку , и очередной
словестный "урок мужества" со стороны комдива раз, я поплелся в отсек.
Старшина отсека успокоил меня, просил не удивляться, у них в экипаже все
построено на тактике террора и крика. Да и у комдива
прозвище-"Витя-разорви сердце!", и этим все сказано.
В море вышли вовремя. На второй день нога моя распухла, посинела и
пожелтела и упорно не позволяла на себя наступать. Корабельный
доктор,такой же лейтенант, осмотрев злополучную лодыжку, посоветовал
попить анальгин, перетянул ногу эластичным бинтом и написал направление в
госпиталь по приходу в базу. Все. Да большего он и не мог.Трое сутокнога
ныла и постреливала. Хохмочка началась позднее. По возвращении. Пришли в
субботу, ближе к обеду. Стояла мерзковатая погода, моросил по северному
поганенький осенний дождик, из числа тех, которые не выключаются сутками.
Закидав в портфель пожитки, я заковылял на выход. Не тут- то было!
Центропост обернулся для меня полнейшим тупиком. Командр Тимоненко легким
барским движением мизинца остановил мои неуклюжие попытки вылезти в
верхний рубочный люк, и не обращаясь ко мне сказал старпому:
- Александр Иванович, этого умника на берег не спускать. Завтра он уходит
с нами на контрольный. Потом автономка. Вопрос решен. Пусть симулирует на
борту корабля.
Светляков вперился в меня и развизжался ( что умел- то умел!).
- Сдать удостоверение личности, ботинки! Комдив отнять у него штаны!
Запереть в каюте! Выставить вахтенных! Выход лично вам, даже на пирс
запрещаю!!! Ни шагу с корабля!
Я опешил. Такого фонтана я не ожидал, зная что доктор о состоянии моей
ноги командиру доложил. Тимоненко судя по всему решил, что военные кости
срастаются по приказу. Так или иначе, но через ЦП наверх я выйти не смог.
Спустившись вниз я уселся на пульте и прикинул преспективы. Продаттестат
на трое суток мне не выписывали. Приказа на прикоммандирование дивизия не
делала- договаривались кулуарно. То есть, официально на корабле меня
просто не было. Значит надо бежать.
На свет божий я выполз через люк 5-бис отсека, и перебежками проник в
ограждение рубки. На мою беду, Тимоненко вынес свое барское тело на пирс,
и неторопливо гулял туда- обратно, не обращая внимания на дождь. Я залег и
стал ждать. Ждал четыре часа. По моим предположениям Тимоненко был мокр
насквозь, но с пирса не уходил, только периодически вызывая к себе кого-
нибудь с корабля. Вымачивал беднягу и отпускал, видимо получая от этой
процедуры чисто садо-мазохистское удовлетворение. Через четыре часа его
вызвали к телефону, и я наконец смог отхромать подальше от пирса с
максимально-возможной для меня скоростью. Зная военную организацию, я
абсолютно не сомневался , что вызывать из дома меня будут настойчиво и
неоднократно. Поэтому решил отгородиться от такой напасти официально и
взять справку в госпитале. Госпиталь, совсем кстати, был по дороге домой.
В приемном покое сидел майор- медик и скучающе листал журналы. Выслушав
меня, майор глубокомысленно осмотрел ногу, похрустел костяшками пальцев,
подумал и спросил:
- Медкнижка при себе?
- Да.
- Давай. Напишу освобождение до понедельника, а там с утра к травматологу.
Дома лежать, ногу выше головы, пей аспирин и анальгин. Понимаешь, я сам
окулист, а сейчас больше никого нет, даже рентгенолога. Будут к вечеру.
Вот если бы у тебя глаз болел…
После госпиталя я призадумался. Запись в медкнижке была не особо
устрашающая. Ее одной маловато. Решившись, я, не заходя домой, потащил
бревноподобную ногу прямо домой к командиру. Командир жил на четвертом
этаже, в доме на самой высокой точке поселка (в его квартиру я сам въеду
четыре года спустя), пока добрался трижды пропотел и чуть не стер зубы от
боли. Позвонил. Командир открыл, оглядел с ног до головы и понял, что это
не просто визит вежливости.
- Докладывай.
Я доложил, специально сгущая краски и напирая на то , что Тимоненко ложит
все что может на мнение моего шефа, и мол я иду в автономку с ними, и
плевал он на мой экипаж, и… Судя по лицу командира, такие доводы на него
не просто подействовали, а разъярили до крайности.
- Белов! Домой! Болеть до понедельника! Утром к врачу!!! Нашего лекаря я
пришлю сегодня же вечером. Посылать всех тимоненковских гонцов на х…!!!!!
Я приказал! Людей б….ь, они у меня отбирать будут! Выйдешь из дома -
арестую! Сгною, если к кораблю, ближе, чем на триста метров подойдешь без
моего приказа!!!
Домой я хромал в наипрекраснейшем настроении. Приказ начальника- закон для
подчиненного (см. Строевой устав). Не выйду из дома и точка! Командир
приказал!
Дома жена схватилась за сердце, запричитала, мимоходом заметив, что уже
три раза за мной прибегали с корабля. Наложив холодный компресс на
пораженную конечность, я разлегся на диване, водрузил ногу на стопу
подушек и начал болеть. Следующих трех визитеров от Тимоненко, я отшивал
уже лично, демонстрируя медкнижку и цитируя слова командира. Вечерком
заглянул наш корабельный доктор Серега. Посмотрел и уверил меня, что дело
и, правда серьезное. В воскресенье за мной уже не заходили. Плюнули.
Понедельник начался с попыток одеть ботинок. Хромач упрямо не лез на ногу.
После серии бесплодных попыток, я плюнул, одел на правую ногу дырчатый
подводницкий тапок и, подволакивая ногу побрел в поликлиннику.
Врач- травматолог оказался тридцатилетней блондинкой, с изумительной
фигурой, обтягивающем халатиком одетым на нижнее белье (просматривалось
очень впечатляюще)., и достоинствами выпирающими откуда было возможно.
Зрелище было до того завораживающее, что о ноге я как- то подзабыл.
Сексапильный травматолог нежными пальчиками общупала мою лодыжку,
наклоняясь так, что сквозь разрез халата я видел пол, поохала, и отправила
меня на рентген. После рентгена доктор посмотрела еще влажный снимок,
откинулась на стуле, закинула ногу за ногу (у меня перехватило дыхание ),
и с нематеринской жалостью сообщила:
- Пашенька, у тебя практически перелом лодыжки, трещина очень большая, да
еще опухоль… Будем накладывать гипс. Как же ты бедняжка, столько дней
терпел? Снимай штаны!
Команду на оголение, я выполнил быстро, хотя и неуклюже. Лежа на столе,
обкладываемый теплым гипсом, я больше всего боялся, что мужское естество
проявится в самый ненужный момент. Предпосылки к этому были. Горячие руки
сердобольной докторши летали по всей нижней части тела, задевая нужные и
ненужные органы. Но этого конфуза, слава богу, не случилось, и через
полчаса мою ногу упаковали в лучшем виде по самое бедро. Лишних костылей в
поликлиннике не оказалось, и Светлана Ивановна (так звали моего медика)
вызвала машину "Скорой помощи", чтобы отвезти меня домой.
- Полежишь месяцишко в гипсе, отдохнешь. Недельки через две приходи,
посмотрим.- сказала на прощанье доктор, и чмокнула меня в лоб.
Жена на пороге квартиры перенесла очередной удар: утром муж ушел на своих
двоих, вернулся на носилках. После обеда супруга взяла в аптеке напрокат
костыли и потекла новая жизнь. На три недели про меня забыли. Жена
носилась по магазинам, я сидел с сыном подложив под ногу костыль. Недели
две спустя сходил в госпиталь, узнал, что гипс носить еще недели две. Мой
же экипаж по слухам занимался обычным делом. Крутился между берегом и
морем.
Идиллия закончилась ровно через неделю, и снова в воскресенье. Когда утром
жена ушла за "воскресной колбасой" (непонятно почему, но в наш поселок
колбасу завозили исключительно по выходным), а я как всегда остался с
сыном, в дверь позвонили. Вдевшись в костыли, я доковылял до двери, и, не
ожидая никаких засад открыл. На пороге стоял НЭМС нашей дивизии каперанг
Пантюша, собственной персоной! Когда лейтенант, является к полковнику- это
нормально, но если полковник к лейтенанту- то это уже что- то
экстроординарное.
- Здравствуй Павел! Как здоровье?
То, что каперанг знает, как зовут какого- то задрипанного лейтенанта
первого года службы, насторожило меня еще больше.
- Ничего… Заходите.
Каперанг шагнул в прихожую.
- Видишь ли, Павел, мы люди государственные, военные. Нам приказывают- мы
выполняем. Сознаешь?
- Сознаю… -Большего мне не оставалось.
- Тогда слушай! Завтра с утра в госпиталь, там все знают и объяснят. В
среду уходишь в автономку с Тимоненко. Больше некому! Возражений не
принимаю- это приказ! Выздоравливай!
Закрывая дверь, я прикидывал как "обрадуется" жена. Об отказе я и думать,
не смел. Отказываться нас не учили.
Дальше события понеслись как на паровозе. В понедельник в госпитале,
сексуальная Светлана Ивановна предстала передо мной, не звездой стрип-
шоу, а в форме капитана медслужбы.
- Мы Пашенька, тоже люди военные. Нам приказали- мы выполняем.
Никаких эротических видений, когда она снимала у меня гипс, почему- то не
возникало. Костыли у меня отобрали, дав взамен палочку, ногу туго
забинтовали и посоветовали до завтра много не ходить.
- Не обижайся. Не ты первый- не ты последний. Терпи.- посоветовала
Светлана Ивановна и опять поцеловала меня в лоб.
Идти жаловаться на судьбу было некому. Мой экипаж бродил по морям,
заступника- командира не было. Да и не в его силах это было. Вечером ко
мне зашел Шурка Антохин, старлей, наш электрик ,тоже шедший с Тимоненко,
забрал мои вещи и отнес на корабль. В среду утром я попрощался с семьей и
ушел сам. В 14.00 этого дня мы вышли в море. На 89 суток.
Жену с сыном вывез на Большую землю тесть. Оставшись одна с ребенком, не
прожив и двух месяцев на Севере и не имея знакомых, жена совсем
расклеилась, и передала SOS родителям. Тесть пробил командировку в
Мурманск, и с блеском произвел эвакуацию. А у меня, на память о первой
автономке, остался живой барометр- лодыжка левой ноги. Правды ради скажу,
что люди в экипаже Тимоненко, несмотря на взвинченность обстановки, были
что надо, и воспоминания о том походе у меня самые хорошие |
|
|